…Тем временем Наталья Дмитреевна решила расстаться с деревней Викторовкой, доставшейся ей после смерти мужа. Мартовским утром 1858 года, помолившись на дорогу, она отправилась вместе с Матвеем в путь — для совершения купчей и получения денег. Провожавший их Генерал в какой раз повторил:
— Барыня, ведь цельный капитал повезете! Взяли бы кого для обороны. Дорога лесная, неровен час — лиходеи какие найдутся. Народ нынче распоясался…
— У нас вот что есть для обороны, — и, наклонившись, Матвей достал из-под сиденья старинный дуэльный пистолет времен Александра Благословенного. — Нам разбойнички заместо развлечения пригодятся.
Болтавшийся рядом Леонтий презрительно фыркнул:
— Налетят в темноте с кистенями да ножичками, так твоя орудия и не к делу окажется.
— Ну хватит болтать! — оборвала барыня неуместный разговор. — Трогай, Матвей.
Путь лежал в уездный город Фатеж. Наталья зябко закуталась в меховую ротонду — подарок Лигиной.
ПУТНИКИ В НОЧИ
Над миром царила тихая весенняя ночь. Сквозь разошедшиеся облака ярко светила луна. Природа источала тот аромат, который бывает только в это время года, — влажноватый, пропитанный запахом земли и деревьев, зовущий к любви и грезам.
Сторож волостного правления вкушал крепкий сон, примостившись на кожаном диване и накрывшись овчинным полушубком. Вдруг кто-то тревожно застучал в окно. Сторож заспешил в прихожую, отодвинул тяжелый засов. На пороге, косо освещенном лунным светом, стоял высокий парень в ямщицкой шубе. Он нервно выдохнул:
— Где начальство? Зови скорей!
— Чего такое?
— Вез барыню, а она…исчезла.
— Ну канцелярия! Постой тут, на крылечке. Сей же миг сбегаю за Винклером, это наш становой пристав.
Минут через пять явился Винклер — высокий, прямой, с офицерскими погонами, говоривший быстро и отрывисто:
— Кто такой? Что произошло?
— Я крестьянин деревни Рядново Матвей Фролов. Мы нынче домой возвращались. При барыне большие деньги были. Выехали позже, чем следовало.
— Почему так?
— Барыня приказала. Хорошо луна дорогу освещала, прямо в лоб смотрела. Когда после лощины лес начался, барыня говорит: «Матвей, поезжай шагом! Красота вокруг, дескать, изумительная. В воздухе благорастворение…» Я придержал лошадей. И сам вскоре задремал на козлах. Потом меня словно в бок толкнуло. Говорю: «Барыня, что-то на душе муторно. Может, ходу дать? Лошадки наши свежие!» В ответ — ни звука. Остановился, спрыгнул с козел — дух замер: дверца открыта! Заглянул — никого, на полу пошарил — тоже. Хлестанул лошадей — прямиком к вам.
Пристав хитро щурил глаза и вдруг рявкнул.
— Руки подыми, собака! Выше… Почему у тебя на правой руке и рукаве кровь? Куда, негодяй, труп спрятал?
— Ка-кой труп? — лицо Матвея выразило крайнее удивление. — Ведь сам к вам приехал…
— Это хорошо, что с повинной пришел. Но суд учтет это, если все честно, без утайки расскажешь: чем убивал? Сколько украл? Были ведь сообщники. Где они? Говори, если не хочешь, чтобы ребра тебе пересчитал! Молчишь? Тем хуже для тебя!
ЗАГАДКА
Утром начали поиски. Легко обнаружили место, где выволакивали Наталью Дмитриевну из кибитки. Здесь снег в лощинке был густо залит кровью. По следам крови нашли и труп: раздетая почти догола женщина валялась на дне ближайшего оврага. Горло ее было зверски перерезано и едва ли не напрочь была отхвачена голова. Исчезли пять тысяч рублей и многочисленные драгоценности, украшавшие Наталью.
Винклер самолично поехал делать обыск в доме Матвея. И здесь блеснул истинно собачьим чутьем. Едва войдя в хату, обратил внимание на старую поддевку, висевшую на гвозде. Запустил руку в карман и ахнул от восторга:
— Вот оно, доказательство преступления!
В руке у Винклера сияла множеством бриллиантов золотая брошь. Федул Парамонович признал ее:
— Покойной барыни вещица! Когда уезжала, на ей надета была.
Матвей появление броши в своем доме объяснить не умел:
— Неверуятно, ума не приложу, откуда в поддевку попала…
— Ах, бедненький! — Винклер едва не прыснул от смеха. — «Ничего не знаю, ничего не видел!» Да я такую песенку от каждого бандюги уже лет двадцать слушаю. — И вдруг он опять изобразил зверское лицо: — На дыбу вздерну! Запорю! — и ударом кулака пристав расквасил Матвею нос. — Обыскать! И в кутузку.
Началось следствие. Оно напоминало те разбирательства, которые стали нормой после октября 1917 года: истина совершенно не интересовала слуг Фемиды, требовалось во чтобы-то ни стало послать на каторгу того, кто попался в руки палачей в кителях.
ОКОВЫ ТЯЖКИЕ
Суд был скорым. Председательствующий Берг, у которого накануне обострилась старая язвенная болезнь, ждавший со дня на день указа о выходе на пенсион по выслуге лет и гордившийся своей строгой справедливостью, отправивший за четверть века на каторгу не менее сотни несчастных людей, со скукой и ради протокольной необходимости, задавал вопросы:
— Ты, Фролов, продолжаешь утверждать, что барыня приказала ехать шагом?
— Так точно, — Матвей с надеждой смотрел на старого лысого человека в форменном мундире, надеясь, что уж он-то разберется в этой жуткой истории и отпустит его домой.
— Но ведь это глупо. Женщина за день устала, хочет скорее попасть под крышу родного крова, везет громадные деньги. Она, припомни, сказала другое: «Давай, мол, поезжай быстрее! Кругом леса, опасность великая». Так ведь? — судья испытующе глядел на Матвея.
— Никак нет, барыня сказала: «Поезжай шагом, ночь уж хороша!»
— Ага, значит хочет любоваться звездами, а сама вдруг засыпает! — судья скривил рот в саркастической улыбке, пытаясь скрыть вдруг поразившую желудок резь. Он поманил пальцем сторожа, любопытства ради сидевшего на первом ряду, и шепнул ему: «Принеси мне из моего шкафчика соды, в белом пакетике. И воду в графин налей!»
— Ну-с, — судья вновь повернул голову к подсудимому, — барыня, говоришь, заснула. Пусть спит, ее дело хозяйское. А как же ты, Фролов, мог дрыхнуть на козлах? Статочное ли дело? А если лошади понесут?
— Не понесут.
— Конечно, что им нести, когда ты лошадок остановил, барыню зарезал и в овраг сбросил!
— Говорю вам, я не убивал! — нервически выкрикнул, едва не расплакавшись, Матвей.
— Не ты, так твои сообщники. Иначе, как могла брошь барыни попасть к тебе в дом? — резь в желудке опять резко обострилась. Судья не удержался, застонал, но тут же выправился и даже пошутил: — У броши, кажется, ножки не выросли, она сама не могла прибежать, и руки в крови…
Матвей, мявший руками шапку, с отчаянием проговорил:
— Зачем вы меня путаете? Как же я мог убить Наталью Дмитриевну, когда она моя благодетельница? Ведь она не только мне тройку лошадей отказала, которыми Винклер все меня срамил, дескать, какой я бессовестный, за добро черной неблагодарностью отплатил. Барыня составила духовную запись, по которой завещала мне в случае ее смерти большой земельный надел — как раз у нашего лужка. Да еще десять тысяч рублей, да освобождение от крепости. Она об том сама мне сказала.
Судья, изощрившийся в умении ставить подсудимым ловушки, от этого неожиданного откровения прямо-таки остолбенел, а затем, забыв про боль в двенадцатиперстной кишке, радостно потер ладони:
— Ну, вот, наконец-то! Что же ты, Фролов, раньше молчал?
Матвей расплылся в счастливой улыбке. Он решил: «Слава тебе, Господи! Как ни будь резва ложь, а от правды все-равно не уйдет. Дошло до судилыцика, что я невиновный…»
— А я думал, что вы знаете, — благодушно, продолжая улыбаться, сказал Матвей. Он хотел было выйти из-за деревянной загородки, посчитав, что уже может быть свободным, коли правда прояснилась. Но солдат штыком преградил ему дорогу: «Стоять!»
— Ты это куда собрался? — ласково спросил судья. — Домой ты придешь попозже, когда старичком станешь. Слыхал поговорку: «Рада бы курица на свадьбу не ходить, да за крыло сволокли»? — Опытный и неглупый человек — судья, и сам не верил, что этот симпатичный простодушный парень мог убить помещицу Калужную. Но кого-то следовало за преступление судить, чтобы высшее начальство плохо не подумало о служебном рвении тех, кто вел предварительное следствие, да и о самом себе хотелось оставить память, как о принципиальном и проницательном юристе. Все указывало против Фролова, хотя кое-что из дела было не очень ясно. Но рассказ подсудимого о завещании позволял свести концы с концами. Судья сказал: