— Из вашего кармана выпавши.

— Напасти этой мне еще не доставало! — пробурчал Ткачук, снова натянул на себя китель и отправился в замок. На ходу рассуждал: «Почему мне сообщают о смерти заключенного анонимным способом? Кто и как сумел сделать это? Будучи на службе, я не снимал с себя кителя».

Уже в проходной он столкнулся со своим помощником, накричал на него:

— Почему вы мне об убийстве не доложили? Безобразие!

— А кого убили? — изумился помощник.

— В какой камере сидит Федулов? Помощник справился по книге и доложил:

— Вчера за драку переведен из номера шестнадцать s четвертый карцер.

Взяв с собою корпусного дежурного, начальство спустилось в подвал. Ткачук прильнул к глазку четвертого карцера, ожидая увидать висящего в петле Федулова. Но смотрителя ожидала приятная неожиданность: заключенный был жив-здоров и прохаживался по карцеру — из угла в угол.

Начальник отхлопнул «кормушку» — форточку посреди двери, куда обычно ставят еду арестантам. Он наклонился и крикнул:

— С наступающим Новым годом, Федулов!

— Спасибо, и вас тоже! — со спокойным достоинством ответил тот.

Ткачук разогнулся, вытер ладонью пот со лба:

— Вот и хорошо!

О странной записке смотритель никому не сказал ни слова. Про себя со злобой подумал: «Ну, негодяи, нашли над кем шутить! Попадутся мне в руки — шкуру спущу!»

Но не давала покоя мысль: «Как удалось подсунуть записку? В какой момент? И все же: для чего?»

Ответов на эти вопросы не было.

«КОМАНДИРОВАННЫЙ» В ПРОЗЕКТОРСКУЮ

Когда на другое утро смотритель прибыл на службу, дежурный корпусной Негода его ошарашил:

— Дозвольте доложить, в карцере арестант повесился!

— В четвертом, что ль? — переполняясь гневом? спросил Ткачук. — Новогодние шуточки?

— Никак нет! Без всяких шуток — как изволили заметить, висит на решетке в четвертом изоляторе, — проговорил корпусной, удивляясь осведомленности начальства. — Обнаружили в половине седьмого. Был еще теплый.

— Не сняли? Откачать не пробовали?

— Никак нет, инструкцию нарушать себе не позволяем. Раз повесился — пусть висит, пока начальство не распорядится.

Смотритель спустился в подвальный этаж.

Иван Федулов висел на тонкой бечевке, подвязанной к решетке и глубоко вошедшей в задраную шею. Из уха скатилась и загустела кровь. Ноги; мертвец словно поджал под себя, чтобы петля могла затянуться. На лице были царапины, под левым глазом большой синяк.

Да— с, дело неприятное! — выдохнул смотритель. — И, кажется, темное. Откуда эти «боевые знаки» на лице, если он сам забрался в петлю?

— Так это после драки в шестнадцатой, его за это и наказали карцером.

Тяжело задышал смотритель, тягостно размышляя: «Сообщить прокурору? Там ведь Анатолий Федорович Кони, мужик дошлый. Начнет спрашивать: что да почему? Ведь арестанта наверняка убил кто-то из надзирателей. Синяки на морде — только ли от драки? Пойди докажи. А главное: убийца не подумал, что арестанту в камере негде веревку взять? В каком состоянии одежда? Оторван нагрудный карман слева, нет двух верхних пуговиц, причем верхняя вырвана с мясом. Где все это?» — Смотритель оглядел пол, заглянул под нары: — «Нету!»

Когда— то Ткачук служил полицейским следователем. Теперь в нем заговорил старый сыщик. «А мог ли пострадавший завязать веревку на такой высоте?» — размышлял Ткачук. Он встал на табурет, стоявший у стены, вытянул руку: — «Да, мог! И все равно, дело темное. Надо прятать концы в воду!»

— Срочно вызовите ко мне помощника! — распорядился смотритель. — Я иду в свой кабинет.

Едва вошел помощник, Ткачук приказал:

— Пусть батюшка быстренько отпоет самоубийцу и поторопитесь отправить труп в университетский морг! В сопроводительном письме попросите срочно вскрыть и сделать медицинское заключение. Труп оставить на препарирование студентам — для пользы медицинской науки, — Ткачук первый раз за день улыбнулся. — Корпусного Негоду и надзирателя за карцерами уволить в трехдневный срок без выходного пособия. — Дожили, арестанты в замке вешаются как на собственном чердаке!

Больше всего смотритель боялся за себя. Он отлично понимал, что произошло нечто таинственное, что понять ему не под силу, и на всякий раз решил принять крутые меры.

…Через полчаса на внутреннем дворе тюрьмы положили на подводу труп Федулова, завернутый в два казенных одеяла.

— Набросьте сверху рогожу, — приказал Ткачук, — нечего афишироваться.

Открылись ворота и то, что совсем недавно было полно жизни и надежд, отправилось в последний путь — в университетский морг.

ТАИНСТВЕННАЯ НЕЗНАКОМКА

24— летний товарищ (заместитель) губернского прокурора Кони отправлялся на новогодний раут, который имел быть 1 января 1869 года в Харьковском дворянском собрании. У парадного подъезда его ожидали легкие лакированные санки. Извозчик, могучий седобородый старик, протянул Кони конверт.

— Барышня просила вам передать. «В руки», — говорит.

— Какая барышня?

— А кто ее знает! Вон-вон, в драповом пальто побежала, за угол как раз скрылась…

Кони достал послание, прочитал:

— Попробуй-ка, братец, догнать эту даму, — приказал Кони.

Извозчик хлестанул лошадь, они свернули в первый же переулок, проехали его до конца — след незнакомки потерялся.

— Не было печали! — вздохнул Кони. — Поезжай в собрание.

Про себя он решил, что доложит о происшествии губернскому прокурору, который будет на рауте. Прокурор Писарев — толстый, добродушный, прочитал письмо и ласково прогудел в нос:

— Э-э, батенька! Оч-чень прошу, проведите личное, э-э, дознание. — Вот, как раз, наш уважаемый профессор патологической анатомии Лямбль. Профессор, э-э, простите, вас на минутку можно? У кого вы, э-э, Душан Федорович, такой, э-э, прекрасный фрак шили? Сделайте одолжение, запишите адрес портного. Э-э, чуть не забыл! Па-а-жалуйста, проведите нынче же экспертизу. «Жмурик», э-э, простите, мертвец в университете. Остальное объяснит Анатолий Федорович. Мои лошади к вашим, э-э, услугам. Поскорее возвращайтесь. Э-э, на дорожку по бокалу шампанского!

В ЦАРСТВЕ МЕРТВЫХ

Итак, Кони и Лямбль во фраках и белых галстуках оказались в университетском морге. Полупьяный сторож, спотыкавшийся на каждом шагу, стараясь казаться трезвым и исполнительным, промямлил:

— Вам какого мертвяка? Из тюрьмы, говорите? Привозили такого. Па-асмотрим реестр. — Сторож долго листал замусоленную книгу, наконец, нашел: — Федулов, 27 лет. Евонный номер 17. Сумеете запомнить? Или записать? — И торжественно провозгласил, широко взмахнув руками и теряя равновесие: — Милости просим!

Кони и Лямбль прошли коридор, оказались в амфитеатре, где на мраморной доске сидела обнаженная женщина. Лица не было видно, ибо на него с затылка был надвинут скальп, зияя мясом и мелкими кровеносными сосудами.

— Вот наша кладовочка! — радостно проговорил сторож, распахивая дверь в небольшую комнату. — Материялец поступает к нам из полиции и больниц, коли покойный не имеет родственничков.

Это были опившиеся до смертельного угара или замерзшие на улицах бездомные бедолаги.

«Они лежали на низких и широких нарах, — вспоминал А. Ф.Кони, — лежали друг на друге, голые, позеленевшие, покрытые трупными пятнами, с застывшей гримасой на лице или со скорбной складкой синих губ, по большей части с открытыми глазами, бессмысленно глядящими мертвым взором. На большом пальце правой ноги каждого из них на веревочке был привязан номер по реестру…»

Сторож отважно, словно на поленницу, влез на эту гору трупов и стал разбирать их, приговаривая: